Неточные совпадения
Доля
народа,
Счастье его,
Свет и
свободаПрежде всего!
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому
народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них
свободу, а мы вот только смеемся.
Как ни приманчива
свобода,
Но для
народаНе меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана.
— А — то, что
народ хочет
свободы, не той, которую ему сулят политики, а такой, какую могли бы дать попы,
свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть на триста лет в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все грехи. Чисто!
— Нам нужны сотни героев, чтоб поднять
народ в бой за
свободу.
— Нескладно говоришь, — вмешался лысый, — даже вовсе глупость! В деревне лишнего
народу и без господ девать некуда, а вот хозяевам —
свободы в деревне — нету! В этом и беда…
—
Народ всегда недоволен, это — известно. Ну, однако объявили
свободу, дескать — собирайтесь, обсудим дела… как я понимаю, — верно?
— Ну, да! А — что же? А чем иным, как не идеализмом очеловечите вы зоологические инстинкты? Вот вы углубляетесь в экономику, отвергаете необходимость политической борьбы, и
народ не пойдет за вами, за вульгарным вашим материализмом, потому что он чувствует ценность политической
свободы и потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а вы — чужие!
«Вот этот
народ заслужил право на
свободу», — размышлял Самгин и с негодованием вспоминал как о неудавшейся попытке обмануть его о славословиях русскому крестьянину, который не умеет прилично жить на земле, несравнимо более щедрой и ласковой, чем эта хаотическая, бесплодная земля.
—
Народ свободы не требует,
народ у нас — мужик, ему одна
свобода нужна: шерстью обрастать…
Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за
свободу и культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя «между молотом и наковальней», между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным
народом, отупевшим в рабстве крепостного права.
Она очень легко и без усилия поняла мотивы, руководившие этими людьми, и, как человек из
народа, вполне сочувствовала им. Она поняла, что люди эти шли за
народ против господ; и то, что люди эти сами были господа и жертвовали своими преимуществами,
свободой и жизнью за
народ, заставляло ее особенно ценить этих людей и восхищаться ими.
Нельзя без волнения читать эти строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…» «И долго буду тем любезен я
народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я
Свободу и милость к падшим призывал».
Революция есть фатум в жизни
народов, ее течение не определяется
свободой, в нем есть неотвратимость.
Русский
народ как будто бы хочет не столько свободного государства,
свободы в государстве, сколько
свободы от государства,
свободы от забот о земном устройстве.
Россия — страна бытовой
свободы, неведомой передовым
народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами.
Славянофилы и Достоевский всегда противополагали внутреннюю
свободу русского
народа, его органическую, религиозную
свободу, которую он не уступит ни за какие блага мира, внутренней несвободе западных
народов, их порабощенности внешним.
Славянофилы хотели оставить русскому
народу свободу религиозной совести,
свободу думы,
свободу духа, а всю остальную жизнь отдать во власть силы, неограниченно управляющей русским
народом.
В так называемых демократиях, основанных на принципе народного суверенитета, значительную часть людей составляет
народ, еще не сознающий себя свободными существами, несущими в себе достоинство
свободы.
В русском
народе поистине есть
свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства.
Только через эту
свободу возможно для него служение и выражение судьбы
народа.
Можно допустить, что Сам Бог предоставляет своим
Народам свободу в постановке динамических исторических задач и в их выполнении, не насилует их, когда они борются за творчество более высоких ценностей.
Эта воля к
свободе и к свету есть и в самых земляных и темных еще слоях
народа.
Привет тебе, премудрый,
Великий Берендей,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей.
Для счастия
народаБогами ты храним,
И царствует
свободаПод скипетром твоим,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей.
Да здравствует премудрый,
Великий Берендей!
Да здравствует премудрый,
Великий Берендей,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей!
Для счастия
народаБогами ты храним,
И царствует
свободаПод скипетром твоим!
— Вы спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и
свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город,
народу на базаре, барок на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
Это последнее обстоятельство объяснялось тем, что в
народе прошел зловещий слух: паны взяли верх у царя, и никакой опять
свободы не будет. Мужиков сгоняют в город и будут расстреливать из пушек… В панских кругах, наоборот, говорили, что неосторожно в такое время собирать в город такую массу
народа. Толковали об этом накануне торжества и у нас. Отец по обыкновению махал рукой: «Толкуй больной с подлекарем!»
В глубине русского
народа заложена
свобода духа большая, чем у более свободных и просвещенных
народов Запада.
К. Аксаков учил, что русский
народ государственности не хочет, он хочет для себя не политической
свободы, а
свободы духа.
Михайловский, властитель дум левой интеллигенции того времени, отказывается от
свободы во имя социальной правды, во имя интересов
народов.
Особенное значение XIX в. определяется тем, что, после долгого безмыслия, русский
народ, наконец, высказал себя в слове и мысли и сделал это в очень тяжелой атмосфере отсутствия
свободы.
Но Божий замысел о
народе остается тот же, и дело усилий
свободы человека — оставаться верным этому замыслу.
Славянофилы были уверены, что русский
народ не любит власти и государствования и не хочет этим заниматься, хочет остаться в
свободе духа.
Огромность
свободы есть одно из полярных начал в русском
народе, и с ней связана русская идея.
Народ требовал
свободы земского дела, и земское дело начало развиваться помимо государственного дела.
Народу нужна лишь
свобода духа,
свобода думы, совести, слова.
Пенсильванская область в основательном своем законоположении, в главе 1, в предложительном объявлении прав жителей пенсильванских, в 12 статье говорит: «
Народ имеет право говорить, писать и обнародовать свои мнения; следовательно,
свобода печатания никогда не долженствует быть затрудняема».
На вече весь течет
народ;
Престол чугунный разрушает,
Самсон как древле сотрясает
Исполненный коварств чертог;
Законом строит твердь природы,
Велик, велик ты, дух
свободы,
Зиждителен, как сам есть бог!
Но что ж претит моей
свободе?
Желаньям зрю везде предел;
Возникла обща власть в
народе,
Соборный всех властей удел.
Ей общество во всем послушно,
Повсюду с ней единодушно.
Для пользы общей нет препон.
Во власти всех своей зрю долю,
Свою творю, творя всех волю, —
Вот что есть в обществе закон.
Великий муж, коварства полный,
Ханжа, и льстец, и святотать,
Един ты в свет столь благотворный
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что, власть в руке своей имея,
Ты твердь
свободы сокрушил.
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя
народы:
Ты Карла на суде казнил…
Нынче полегче
народу:
Стих, притаился в тени
Барин, прослышав
свободу…
Благонравен ли русский мужик? Привязан ли он к тем исконным основам, на которых зиждется человеческое общество? Достаточно ли он обеспечен в матерьяльном отношении? Какую дозу
свободы может он вынести, не впадая в самонадеянные преувеличения и не возбуждая в начальстве опасений? — вот нешуточные вопросы, которые обращались к нам, людям, имевшим случай стоять лицом к лицу с русским
народом…
Софья рассказывала о всемирном бое
народа за право на жизнь, о давних битвах крестьян Германии, о несчастиях ирландцев, о великих подвигах рабочих-французов в частых битвах за
свободу…
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над
народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана
свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы.
Народ развращают, весь
народ!
В лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим
народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за
свободу и правду.
Они смотрели в лицо женщины, худое, бледное; перед ними все ярче освещалось святое дело всех
народов мира — бесконечная борьба за
свободу.
— Мы победим, потому что мы — с рабочим
народом! — уверенно и громко сказала Софья. — В нем скрыты все возможности, и с ним — все достижимо! Надо только разбудить его сознание, которому не дают
свободы расти…
— Этот господин идет завоевывать Европу, перетасовывает весь Германский союз, меняет королей, потом глупейшим образом попадается в Москве и обожающий его
народ выдает его живьем. Потом Бурбоны… июльская революция… мещанский король… новый протест… престол ломается, пишется девизом: liberte, egalite, fraternite [
Свобода, равенство, братство (франц.).] — и все это опять разрешается Наполеоном Третьим!
— Тятька! Эвося
народуСобралось у кабака!
Все гуторят про
свободу…
Тятька, кто она така?
— Замолчи! Пущай гуторют,
Наше дело сторона…
Как возьмут тебя да вспорют,
Так узнаешь, кто она!
Волинадо.
Он незнатной был породы,
Он возрос среди
народа.
Но, гонимый местью царской,
Злобной завистью боярской,
Он обрек себя страданью,
Казням, пыткам, истязанью
И пошел вещать
народуБратство, равенство,
свободу.